Борис Батыршин - Мартовские колокола [Litres]
Правда, вскоре знакомство прервалось, причем надолго – мальчик, как оказалось, уехал с отцом за границу, и не в обычную развлекательную поездку, какими нередко хвастались в гимназии девочки, имевшие богатых родственников, а в самое настоящее путешествие по диким странам, причем такое, о каких Варя лишь читала в приключенческих романах Жюля Верна и Буссенара. Летом, на даче в Перловке, Варя не раз интересовалась у Марины (дачи Выбеговых и Овчинниковых стояли рядом, и девочки во время каникул почти не разлучались) о том, нет ли каких вестей об их квартирантах. Увы, путешественники не баловали своих московских знакомых – писем все не было, и даже Николка не знал, где теперь странствуют Ваня с отцом. И тем более удивило девочку то, что когда они вернулись с дачи, на вокзале их встретили Николка и Ваня. Варя была так смущена и обрадована, что не смогла даже толком поговорить с мальчиком; тетя Нина, напротив, встретила молодых людей весьма радушно, с удовольствием приняла помощь, позволив донести вещи до пролетки, и предложила заходить в гости – без церемоний, запросто.
С тех пор мальчики стали на Спасоглинищевском частыми гостями. Они то приходили вдвоем, как правило, передавая письма от кузена Веры Алексеевны, лейтенанта Никонова, которого отец Ивана устроил лечиться после ранения в какую-то особую заграничную клинику, то вместе с Мариной. Пили чай за большим круглым столом в столовой на втором этаже флигеля Выбеговых; потом устраивались здесь же, в гостиной, на канапе возле невысокого столика – и начинались долгие разговоры. Нина Алексеевна сама нередко присоединялась к молодежи – так интересно рассказывал гость. Рядом, обычно с куклой, пристраивалась маленькая Настя; впрочем, вела она себя обыкновенно тихо, лишь изредка встревая с вопросами в беседу «взрослых».
А как любила эти посиделки Варенька! В свои пятнадцать лет Ваня успел объездить с отцом полмира. Шутка сказать – от Аляски, через загадочные, прикрытые романтическим флером страны Востока, Индию, Персию – в Россию! А потом – Архипелаг, Сирия, Святая Земля – места, где странствовали библейские народы и происходили события, давшие начало всей истории… Ваня рассказывал про египетские пирамиды, в которых древние народы хоронили своих царей, или фараонов, про полуразрушенные башни Константинополя и Мраморное море, вечно теплое и вечно голубое, усеянное волшебными островами…
Рассказы эти оставляли след не только в душе девочки. Разумеется, Варенька, подобно любой ее сверстнице, вела альбом. Это было почти произведение переплетного искусства – с бархатной обложкой красивого вишневого цвета, золоченым обрезом и изящным бронзовым цветком на обложке. Варя помнила, как удивился Иван, когда она в первый раз дала ему в руки свое сокровище: мальчик долго и внимательно рассматривал альбом, листал страницы, уважительно проводил пальцем по роскошному обрезу…
Иван не сразу понял, что, собственно, от него требуется, – оказалось, он понятия не имел, зачем вообще он нужен. Варю это удивило – ведь подобные альбомы были у любой барышни ее возраста, как, впрочем, и у многих молодых людей. В альбомы вписывали понравившиеся стихи; туда же подруги, друзья заносили пожелания, шутливые наставления. Порой таких альбомов у владелицы бывало несколько.
Выслушав объяснения, Ваня ответил: «А-а-а, ясно, это у вас здесь вроде как Же-Же… ну живой журнал, только на бумаге». Варя удивилась – конечно, альбом можно было в некоторой степени назвать «живым», – на его страницах и правда во многом отражалась жизнь владелицы, – но чего такого удивительного было в том, что он «на бумаге»? Не на пергаменте же должен быть написан самый обыкновенный альбом гимназистки!
Когда девочка попросила Ивана вписать на последнюю страничку какое-нибудь стихотворение, мальчик задумался. Но довольно быстро нашелся – и на бумагу легли строки Киплинга про серые глаза, «дождь, разлуку, серый след за винтом бегущей пены…».
Очарованная девочка – Варенька, конечно, не могла не обратить внимания на то, что ведь и у нее самой глаза были серыми! – тут же спросила, чьи это стихи. Иван замялся – и ответил, что это неизвестный пока английский поэт, которого они с отцом встретили в Сингапуре, на борту британского пакетбота. И объяснение само по себе придало этим строкам такое романтическое очарование, что девочка была совершенно покорена. А Иван, желая, видимо, усилить впечатление, подарил Вареньке несколько фотографических карточек. На первой был он сам, верхом на красивой серой лошади – в пробковом шлеме, высоких шнурованных ботинках почти до колен и странном жилете, увешанном множеством коробочек и кармашков. Мальчик ловко сидел в седле, упирая в колено, подобно драгунам на старинных планшетах, посвященных наполеоновским войнам, короткое двуствольное ружье. На боку, дополняя образ, висел большой револьвер.
Другая фотография была сделана на борту, Ваня в той же самой одежде стоял на фоне поручней; за спиной у него виднелся берег восточного города. «Александрия, – пояснил он. – Это мы с отцом возвращаемся в Россию».
Третья карточка была самой необычной. Иван в одной майке и коротких, до колен, штанах, чумазый и довольный, позировал на фоне какого-то парового чудовища. Рядом с мальчиком стоял турецкий офицер в феске, при револьвере; громадное рубчатое колесо машины было выше них обоих. Ваня опирался на лопату в форме совка; вид он имел одновременно и деловитый, и чрезвычайно довольный.
Варя была в восторге от фотографий – поистине, ничего столь же романтического в ее альбоме еще не было. Да и не только в ее – гимназические подруги, увидев стихи и фотокарточки (девочка, разумеется, немедленно вклеила все три в альбом – да не просто так, а с помощью специальных уголочков из тисненого картона), желчно завидовали. Даже одноклассница Вари Анна Чарская, дочь погибшего на турецкой войне кавалерийского генерала, призналась, что никогда не видела ничего подобного. А ведь Анна, несмотря на свою молодость (ей было не больше четырнадцати), побывала во многих странах. Дядя Анны, у которого она жила, был граф и очень важный сановник; каждый год они всей семьей ездили за границу – и в Европу, и даже в Египет, так что Анна Чарская, единственная из всего класса, видела пирамиды.
У гимназисток было в обыкновении хвастаться перед подругами «кавалерами» – знакомыми мальчиками, гимназистами или студентами, оставлявшими записи в девичьих альбомах. Нередко барышни приводили этих знакомых на гимназические вечера, и тогда уж обсуждения и сплетни могли продолжаться неделями. Николка, брат Марины, бывал на таких вечерах не раз; на последний, литературный вечер, который прошел совсем недавно, Варя, набравшись смелости, пригласила и Ивана. Об этом намерении знала лишь одна Марина – Варя нарочно просила подругу никому не говорить заранее.
Вечер удался; Варя втайне рассчитывала, что ее «кавалер» (Ваня, как приглашенный Варенькой на вечер, попадал в глазах остальных гимназисток именно в такую категорию, хотя и сам об этом, возможно, не догадывался) произведет впечатление на подруг; однако же она никак не ожидала, что впечатление окажется настолько сильным. Начать с крайне необычного костюма мальчика; Иван заявился в гимназию в темно-синих, протертых на коленях брюках, простроченных по шву желтой ниткой и украшенных в уголках карманов медными клепками. Необычный наряд дополняли рубашка песочно-зеленоватого цвета с непривычными накладными карманами и жилет со многими карманчиками – тот самый, что запомнился Варе по фотографиям. На все вопросы мальчик отвечал, что это привычное ему по американской жизни платье, – и это вызвало, разумеется, живой интерес присутствующей молодежи и настороженно-неодобрительное внимание взрослой части аудитории. А уж когда Ваня извлек из кармана якобы «завалявшиеся» там длинный, медный тупорылый патрон от английской картечницы Гарднера и горсть револьверных гильз – образ героя-путешественника приобрел полнейшую законченность, поражая наповал воображение и гимназисток, и их гостей.
От настороженности взрослых, впрочем, не осталось и следа, стоило только Варе, Николке, Ване и Марине представить «домашний спектакль». Сама Варя была немного в курсе задуманного – в предыдущий вечер она еле сдерживалась от хохота, разучивая слова принесенной Мариной роли; зрители же – гимназистки, гости, классные дамы – были шокированы, потрясены, и в итоге ни один из них не смог сдержать гомерического смеха.
Вареньке достались роли Царевны и Маруси-Голубицы. Марина с большим знанием дела изображала вредную Няньку и Бабу-ягу; Ваня, разумеется, был Федотом-стрельцом, а в промежутках – еще и Генералом. Во время одного из его диалогов с Мариной не выдержал и разрыдался от хохота граф Чарский, дипломатический чиновник и дядюшка Анны, присутствовавший на вечере по ее приглашению. После окончания спектакля зрители, совершенно скомкав всю последующую программу, облепили «актеров» – у них требовали дать списать пьесу, просили повторить самые запомнившиеся реплики и вообще бурно выражали восхищение. Одна лишь классная дама Вариного класса сидела в уголке, скорбно поджав губы и взирая на ажитацию с явственным неодобрением, – опытная наставница молодежи прекрасно представляла, во что выльется в ближайшие дни этот интерес.
